Анна Аликевич
Поэт, прозаик, филолог. Окончила Литературный институт им. А. М. Горького, преподаёт русскую грамматику и литературу, редактирует и рецензирует книги. Живёт в Подмосковье. Автор сборника «Изваяние в комнате белой» (Москва, 2014 г., совместно с Александрой Ангеловой (Кристиной Богдановой).
Роза белая с черною жабой
О книге стихов С. К. К. (Сергея Кудрина) «Монах слёз». — СПб.: Поэтустороннее, 2023.
Сегодня «философский минимализм» — одна из заметных поэтических тенденций, наравне с «новой нравственностью» выходящая на поверхность серьезной литературы. Как нарративный верлибр приобрел невиданное доселе влияние и распространение, так и «несерьезный» жанр, «прутковщина» требует внимания и осмысления. Для нас краткость в поэзии — это если и не хокку, то Владимир Вишневский с его «О, как внезапно кончился диван!» Это уже ставшее народным «И по одежке тотчас проводили!» В нашей «проевропейской» культуре, возможно, впервые мы относимся без шутки к подобному явлению. Афоризм, дидактический гном был еще в античности, он становился поводом для рассуждения на тему, мог обратиться в девиз или светский альбомный экзерсис, однако встать на одну доску с элегией или стансами такая вещь не могла. Безусловно, перемена места в литературе такой краткой формы — это восточное влияние, давшее таких поэтов по следам Арво Метса (лирический краткий верлибр), как Элина Чернева (изящный парадокс), Алиса Вересова (трансцендентная миниатюра), Николай Милешкин (дидактическая шутка) и др. К этой же плеяде я бы отнесла и Сергея Кудрина.
Он оставил после себя носки.
Смешно ли это? Если мы вспомним о генералиссимусе, оставившем после себя, согласно известной шутке, две трубки, две подметки и ядерную державу, то засмеемся, конечно! А если повторим анекдот об отчаявшейся женщине, которая согласна на «носки в шкафу», то есть на хоть бы какого мужа, — то уже задумаемся. Это печальный моностих. Почти диагноз в отношении общества и его гражданина. Полезно было бы сравнить это в симптоматическом отношении с произведениями современника Николая Милешкина вроде: «не хочу // детей // от себя» или «не готов // ни к труду // ни к обороне».
Семнадцать попыток вправить мои мозги.
Да, не Штирлиц! И как же намучилось старшее поколение с этим обобщенным героем нашего времени, очевидно. Здесь считываются инфантилизм и гиперопека, «Мама, я замерз или голоден?», жизнь величием прошлого и ничтожностью настоящего. Как говорится в стихотворении-миниатюре Элины Черневой, «люди не меняются // люди тебяются // никогоются // и богаются».
Горящий сосняк. Остынь, папа! Бабайки нет.
А здесь уже настоящая трагедия, низовой реализм. То ли папа смолит, то ли трубы у него горят. То ли уже ловля белочки, а никакого не бабайки. Неблагополучная биография, абсурд перестроечного детства, перепуганный ребенок и взрослый, которому уже вряд ли что-то поможет. Как не вспомнить здесь Алису Вересову с ее: «мама // я бы хотела // чтобы ты родилась сначала // и на всё // взглянула // неуставшими ещё // глазами».
Кратко сказав о контексте, в котором появился автор, приблизимся и к самому поэту. Сергей Кудрин (псевдоним С. К. К.) принадлежит к промежуточному поколению, родившемуся в перестройку, он родом из Перми. Выпускник аспирантуры СПбГУ по направлению философии и религиоведения, Кудрин занимается творчеством Ф.М. Достоевского, участвует в выпуске художественного альманаха «Хижа». Очевидно, что поэтическое творчество его связано с направлением Лианозовской школы, особенно с Игорем Холиным. Однако мрачные барачные реалии метра и его иронический маргинализм лишь настроенчески унаследованы поэтом, в целом же его стилистика ближе гетероморфизму 10-х годов. Сам Сергей называет себя прозопоэтом, и действительно, его тексты родственны с постмодернистской эклектикой. Всего, помимо публикаций в сетевых изданиях и журналах, у автора вышло три сборника — это выполненный в традиции автофикшна «Монах слез» (2023), «Изотопы» (2024) и «Время сомы» (2025). Здесь мы говорим о первой книге.
В данном случае уместно рассуждать о «раздвоении мастера», то есть лирический герой (герои) далеки от реальной личности рассказчика. Есть случаи крайней близости автора и персонажа, например, у Александра Блока, и напротив, иногда герой — своего рода противоположность, либо крайнее выражение одной из ипостасей поэта: мало кому придет в голову отождествлять Алексея Константиновича Толстого и Козьму Пруткова. Персонаж Кудрина — своего рода инфантил-маргинал, не плохой, но несформированный человек, исполненный рефлексии, воспринимающий жизнь как майю, дрейфующий от залетевшей подружки к странному приятелю, размышляющему о вечном. В то же время это некий срединный индивид, не тяготеющий к криминальному / низовому полюсу, однако и не всплывающий в мир веры и созидания. Психологические «вечные девяностые» с их разочарованием, потерей и вынужденным поиском ориентиров, сломом формации, минором — роднят Кудрина с таким печальным современным лириком группы «Разговор», как Александр Иванов. А alter ego — страдающий подросток, мыкающийся между поисками себя и поисками любви, сближает с лирическим героем раннего Бориса Кутенкова: при желании можно сравнить «Монаха слез» со сборником «Жили-боли».
Рассуждая о манере Кудрина, о его минимизации лиризма, сниженности, почти цинизме («Широковолнистый ручей // Овладел засратой парковкой»), редкой гостье метафоре, тем не менее мы с очевидностью можем сказать, что маргинализм здесь лишь протест против «поэтичности», а не природная натура автора. По природе же у него и скорее чувствительный, даже сентиментальный, однако не очень комфортно ощущающий себя в мире герой, сочувствующий всякого рода обездоленным («Лукьян грелся на люке, // Тупо читкал Хайдеггера»). В то же время можно говорить здесь о некоторой зрелости на уровне принятия себя. «Герой-подросток» не превращается в мечтателя о жизни в компьютерной игре или сетевой тусовке, как у Григория Батрынчи, напротив, он пытается принять мир и себя в нем, хотя всё достаточно нерадостно. Жизнь в реальности — это малоперспективный вариант парня с «гуманитарным типажом» из провинциального города, который в глазах местных красавиц выглядит достаточно тускло со всем богатым внутренним миром. Здесь есть определенные типические черты: «”Думала, ты пробивной. Считала, финансово потенциальный”. Нет, это не более чем всплеск гормонов, помутнивших молодой ум, обрёкший тебя на отношения со мной. Вспоминая тот случай, воспринимаю его как своеобразный невесёлый анекдот». Тем не менее, жизнь продолжается, как и творчество.
С точки зрения композиции здесь «роман-воспитание», то есть самовоспитание. Мы наблюдаем превращение мальчика в подростка и затем в мужчину, видим, как меняются его взгляд на мир, интересы, как он набирается опыта и просто набирается, как он знакомится с женщинами («Для тебя я шаблон несостоявшегося мужа, беспрестанно занимающего дензнаки») и политическими теориями («Колхоз им. Владимира Виссарионовича Троцкого»), участвует в различных исторических, культурных и научных парадигмах («Они кончали от бумагомарательства») и, наконец, находит или создает себя. Или же осознает, что вот это — и есть он, и вот это — и есть мир. Экзистенциализм, абсурдизм, теория полураспада обнимают его индивидуальность своими кольцами, впрочем, достаточно мягко. В любом случае, это рост и формирование, дневник и биография, и, хотя мы не доходим до той точки Владимира Козлова, где хаос межвременья превращается в космос веры, однако многие уроки извлекаются все равно. Это не приход к позиции немного абсурдного всеприятия героя Николая Милешкина, чуть ли не к анекдотическому «Иду подпрыгивая // не наступить бы // на лист кленовый», напротив — даже некоторая ностальгическая лиричность воспоминаний. Циник, написавший своего рода «Записки мерзавца» (Вспомним Ветлугина, спутника С. А. Есенина), превращается почти в романтика, придумавшего стишок про гербарий бывшего донжуана, впрочем, все относительно. Бутылка из-под «Души монаха» теперь наполнена слезами по факту прожитой жизни, как турецкий флакончик для слез жены султана.
Пожилой юноша
Копит гербарии —
Сувениры свои.
После —
Расшвыривается ими
В молодух.
Тех, кто никогда
Не коронует его.
